Глава 2. Общество: проблемы темпорального существования

2.2. Темпоральность общества: «масса» и «кристалл»

Французский философ Ж. Делез (1925-1995) в своей книге «Тысяча плато: Капитализм и шизофрения» (1980), которая написана совместно с французским психоаналитиком и философом Ф. Гваттари (1930-1992), отмечает, что у «массы» иной смысл, чем у понятия, которое предложено Э. Канетти. К «массам» отсылают социальные классы, у которых нет ни одного и того же движения, ни одного и того же распределения, ни одних и тех же целей, ни одних и тех же способов борьбы.  И попытки отличить массу от класса стремятся к такому пределу: к тому, что понятие массы – это молекулярное понятие, действующее согласно некоему типу сегментации, несводимому к молярной сегментации класса. Однако классы хорошо обтесываются в массах, они их кристаллизуют.  И в этом случае важно обратить внимание на механизм (способ), посредством которого осуществляется процесс. И, хотя к творчеству Ж. Делеза обращается Р. Рорти с его интересом к языку и речи, или отношению «означаемое – означающее» (Ф. де Соссюр) – процесс, в котором участвует «время», Ж. Делез предлагает концепцию «сборки».

Ж. Делеза интересуют условия, при взаимодействии которых рождается мысль, когда имеется в виду не опознавание объекта с помощью категорий и понятий, а встреча и контакт с нераспознаваемым, пребывающим в вечном становлении. Она ускользает от чувственно-опытного постижения реальности в направлении лишь виртуального характера различий. В сборке выделяются горизонтальный срез –это машинное, механическое конструирование, и коллективная сборка оценочных суждений; в вертикальном срезе сборка ограничена линиями восстановления и предела, в ней всегда присутствует импульс детерриторизации, когда сами события происходят без их участников [77, с. 189]. Например, производительность работы – это результат трансформации скорости действий в ее темп, который происходит без участия работников, а ее результат в форме уровней роста/спада осознается в форме социально-экономической катастрофы. Так как процесс протекает за счет и бессознательно, и посредством синхронизации скорости действий, то и актуальна метафора Р. Барта: с природой борются одним лишь опережением [33, с. 126], а стимул – становление «массовых кристаллов», но это по Э. Канетти, а его мнение Ж. Делез не разделяет.  

 По Ж. Делезу, массы из классов не перестают течь, сочиться. Поэтому и важно определить сегментарность (от лат. segmentum отрезок, полоса): у мирового капитализма в качестве рабочего элемента остается только лишь молекулярный, или молекуляризрванный, индивид, то есть индивид «массы».  Следует различать «молярный» (связанный) и «молекулярный» (относительный): они отличаются не только по размеру, масштабу и измерению, но и по природе рассматриваемой системы отсчета, отношениями между линией и потоком. Слова «линия» и «сегменты» следует сохранить за молярной (объем) композицией. Линии можно приписывать определенные сегменты, и также продолжается в иной форме, в потоке квантов. Например, линия денег-платежей отсылает совсем к другому аспекту: а именно, к потоку деньги – финансирование, включающему в себя уже не сегменты, а полюса, сингулярности и кванты (полюса потока суть создание и исчезновение денег, сингулярности (от лат. singularis единственный, особенный) – номинальные денежные средства, кванты – инфляция, дифляция, стагфляция и т.д.). В этом отношении можно говорить о «мутирующем, конвульсивном, креативном и относящемся к кровообращению потоке», связанном с желанием и всегда расположенном ниже той твердой линии и сегментов, которые определяют процентную ставку, предложение и спрос. Здесь можно говорить о «мутирующем, конвульсионном, креативном и относящемся к кровообращению потоке), который связан с желанием и всегда расположенном ниже той твердой линии и сегментов, который определяют процентную ставку, предложение и спрос [65, с. 162-165]. У человека, находящемся в «мутирующем потоке» финансовых и иных факторов его жизнедеятельности, формируется отношение к миру, как у кочевника или номада – это сущности, отличающиеся от чувственно воспринимаемых вещей. Она имеет отношение к электрической эпохе (Г.М. Маклюэн), когда все протекает мгновенно, а мир и связанный с ним человека находятся в непрерывной динамике: как человек определяет содержание этих процессов, и самого себя как их участников? Один из ответов – феномен номадизма (от греч. νομ?δες кочующий, странствующий), как его описали Ж. Делез и Ф. Гваттари.  

Ж. Делез создает номадологический проект постсовременной реальности, в которой человек – номад (кочевник) –  не отражает и не воспринимает ее, так как дня него –это «сборка», которая характеризуется соединением разнородностей, причем в результате некая первичность (карта), а не копия (калька). Допускается многовариантность форм соединения, в том числе несводимых друг к другу [77, c. 188]. «Карта» определяет маршрут движения номада (кочевника): в культуре он  – это человек без места, без метки общества. В номадизме отражение желания к идентичности, состоящей из переходов, последовательных сдвигов, смены и темпа движения, и его координат, но при наличии определенных паттернов движения по устойчивым маршрутам в форме инстинктивного поведения. Концепт номадизма наиболее полно выразил Ж. Делез, размышляя о парадоксальной инстанции смысла, непрерывно перемещающегося между смыслообразующими сериями, т.е. неукорененности субъекта ни в физическом, ни в социальном бытии [78, с. 217]. В истории развития общества был представлен номадизм тела, который состоял в фиксации государством рабочей силы, переводе ее на оседлый образ жизни, а также и регулировании движения рабочего потока, в навязывании ему каналов и труб, в формировании корпораций в смысле организмов – и, в конечном счете в том, чтобы полагаться на принудительный труд рабочих, рекрутируемых на местах (тяжелый труд), или же на бедняков (мастерские милосердия). Кочевник – не то же самое, что мигрант, так как существует не только скорость движения кочевников, но также и их сопротивление. Труд, или работа, – вот движущая причина, сталкивающаяся с сопротивлением, а свободное действие – это тоже движущая причина, но такая, у которой нет сопротивления, которое нужно преодолевать [65, с. 286, 297, 312, 377]. И в этом случае свободное действие как движущая сила является результатом его сборки.

Иными слова, следуя ценностным представлениям Аристотеля, когда имеются в виду пары противоположностей – «холодный-теплый», «сухой-влажны», можно признать, что существует мало-/высокопроизводительный труд, а его синонимы –добросовестный/недобросовестный работниками. И добросовестного работника, его формирование сделать целью образовательно-воспитательного процесса. В этом случае нет замены «субстанциональных» понятий «функциональными», когда имеются в виду текучие переходы [47, с. 57]. И признать, что функция разделения труда – создавать является чувство солидарности между двумя или несколькими личностями [79, с. 58].  Если в зависимости от способа организации труда он может принимать добровольный и принудительный характер, то солидарность в процессе разделенного труда «производит» его добровольный характер, поэтому все его участники должны быть поставлены в равные условия (социальный аспект), а конкуренция между ними (экономический аспект) спонтанно приведет к тому, что каждый начнет занимать тем к чему имеет способности от «природы» (генотип). В случае с «производством» солидарности, как и высокопроизводительного труда важно учитывать, что они могут рассматривать как потребности «ценности», а те условия, при которых они возникают, это – квазипотребности (К. Левин). Отсюда высокопроизводительный труд на микро-/макроуровне, а в его условия входят и профессиональны отбор, и выбор профессии – результат сборки (Ж. Делез). Также при «сборке» имеет значение и факт, к которому имеет отношение и Нобелевская премия по физике за 2024 год, Лауреатами которой стали американский ученый Дж. Хопфилд и британо-канадский ученый Дж. Хинтон за «основополагающие открытия и изобретения, которые сделали возможным машинное обучение с использованием искусственных нейросетей».  Здесь имеется в виду идентификация определенных элементов с использованием ассоциативной памяти, способная их и хранить, и восстанавливать. Своего рода аналогом может быть работа финансового рынка в контексте фрактального анализа (Б. Мандельброт).

Фрактальный анализ имеет в виду взаимосвязь долговременной памяти (закон природы) и кратковременной памяти (взаимодействие), «следы», по З. Фрейду, «вытесняются» в долговременную память, а из их связи возникают ассоциативные (от лат. associatio соединение, взаимосвязь) модели, которые, однако, различны на уровне математического (искусственный интеллект) и аналогового (естественный интеллект) мышления. При взаимоотношении случайности и детерминизма, хаоса и порядка, сосуществуя, дают картину изменений финансового рынка: случайность является локальной, тогда как детерминизм – глобальным. Для финансового рынка характерно, что закон природы – это детерминизм, а случайность – уже новшество и разнообразие.  Фрактальная структура при взаимосвязи локальной случайности и глобального детерминизма более устойчива к ошибкам в процессе формировании, чем другие структуры. Рынок состоит из инвесторов с различными пакетами, или размерами инвестиции, в неоднородной (асимметричной) форме – краткосрочные и долгосрочные. У каждого инвестора свой инвестиционный горизонт, а ранок устойчив в случае, если участники могут совершать операции друг с другом, т.е. подвергаясь одинаковым рискам. Иными словами, рынок стабилен, пока инвесторы доверяют долгосрочной информации; напротив, беспорядочен и нестабилен, если доверие к долгосрочной информации инвесторами утрачено. В этом случае имеет значение та информация, которая влияет на поведение инвесторов. На рынках новшество – информация, а детерминизм – это оценка информации. Отсюда случайность равняется новшеству, а детерминизм объясняет то, как система будет использовать это новшество [80, с. 15, 17-18], требуя понимания причинности.

Причинность необходима и при анализе гладкого и рифленого пространства, номадического и оседлого пространства, которые существуют перемешиваясь друг с другом. Для определения различий между ними предлагается несколько моделей, из которых наиболее значимы технологическая и математическая модели, а менее актуальны – музыкальная и морская модели.    

Ж. Делез, анализируя связь «гладкого» и «рифленого» пространств в контексте технологической делает вывод, что пространства изменяются: в гладком –  линия, вектор, направление, а не измерение или метрическая определенность; и оно в большей степени заполнено событиями. Напротив, рифленое пространство связано с мерой и измеримыми визуальными качествами.  Характеристики, позволяющие определить рифленое пространство, дает ткань.  Она, во-первых, конституируется двумя видами параллельных элементов; в простейшем случае ест вертикальные и горизонтальные, переплетающиеся и пересекающиеся перпендикулярно. Во-вторых, у обоих видов элементов разные функции; один фиксирован, другой подвижен, проходя выше и ниже фиксированных элементов. В-третьих, такое рифленое пространство обязательно ограничено, закрыто, по крайней мере, с одной стороны – ткань может быть бесконечна в длину, но не по ширине, определяемой рамкой основы; необходимость возвратного и поступательного движений подразумевает закрытое пространство (круглые или цилиндрические фигуры сами являются закрытыми). Наконец, это пространств, по-видимому, с необходимостью имеет изнанку и лицевую сторону; даже когда у ниток основы и ниток утка в точности одна и та же природа, тоже число и та же плотность, ткачество восстанавливает изнанку, перенося узелки нитей на одну сторону. Но среди мягко-жестких продуктов есть и войлок, как антиткань. Здесь нет никакого высвобождения нитей, никакого переплетения, а есть лишь клубок волокон, полученный благодаря валянию (например, через катание блока волокон попеременно назад и вперед). Перепутываются именно микрочешуйки волокон. Такая совокупность переплетений никоим образом не однородна: тем не менее она – гладка, она пункт за пунктом противостоит пространству ткани (она в принципе бесконечна, открыта и неограниченна в своих направлениях; у нее нет ни изнанки, ни лицевой стороны, ни центра; она не предполагает фиксированных и подвижных элементов, а скорее распределяет непрерывную вариацию). Даже те технологии, которые порождают серьезные сомнения относительно значимости нововведений кочевников, отдают последним должное, по крайней мере, в том, что касается войлока: войлок – это прекрасный изолятор, гениальное изобретение, сырье для палаток, одежды и доспехов у тюрко-моголов. Несомненно, кочевники Африки и Магриба истолковывают шерсть, скорее, как ткань. У оседлых племен – будь то тело, будь то внешнее пространство – все ткани стремятся присоединиться к неподвижному дому. Тогда как занимающийся ткачеством кочевник индексирует одежду и сам дом на внешнем пространстве, на открытом гладком пространстве, где движется тело. При этом модели отношений гладкого и рифленого пространств рассматриваются в контексте различий между типами многообразий, к которым относятся, а их связи опосредуются числом, т.е.  это – числовые отношения, когда формы пространств имеют количественный характер, а единство –это, напротив, делимый характер.  [65, c. 376-378, 384]. В математической модели представлен анализ многообразия, которое меняет природу, разделяясь, как племена в пустыне, которые все время модифицируются.

 Если оценивать (измерять) гладкое пространство, то встает вопрос: можно ли дать ему самое общее математическое определение? Как признает Ж. Делез, на этом пути находятся «фрактальные объекты» Б. Мандельброта. Фракталы – это те совокупности, чья размерность является дробной, а не целой, или же целой, но с непрерывным варьированием направления. Такими объектами в форме нечетких множеств являются броуновское движение, турбулентность, а также и облака. При этом в контексте фрактала (от лат. fractus дробленный, сломанный, разбитый) различаются гладкое и рифленое пространство. Анализ гладкого пространства дается в контексте «кривой Коха»: больше, чем линия, но меньше, чем поверхность [65, с. 384-387]. Б. Мандельброт создал теорию фракталов для расчета длины береговой линии Великобритании. Задачи, связанные с описанием и расчетами параметров природных объектов, –  объекты, с которыми может работать только теория фракталов: они не поддаются формализации обычными математическими методами.  В 1967 году математик Б. Мандельброт получил такое предложение –   определить, чему равна длина береговой линии Великобритании? Оказалось, что на этот вопрос нельзя ответить корректно, так как ее длина зависит от способа измерения.  Чтобы говорить о длине береговой линии, необходимы уже новые, а не традиционные, средства количественной оценки береговой линии, которая берет во внимание тот факт, что длина береговой линии может быть как гладкой, так и изрезанной, а также совмещающей ту и другую форму.  Т.е. измерить длину можно только приблизительно, когда измерения «сглаживают» изгибы побережья. Само введение математиками понятий «фрактал», «фрактальная размерность», как и разработка теорий фракталов во второй половине ХХ века позволило не только формализовать математическое описание природных объектов, но применять эту теорию во многих областях человеческой деятельности [81, с. 11-12, 15]. В этом случае измерения, которые допускают «сглаживание», ориентируются на такое и в природном, и деятельности человека фундаментальное свойство – самоподобие: они самоподобны, или идентичны (однородны).

Разными моделями подтверждается и идея рифления: два перпендикулярно пересекающихся ряда параллелей, причем некоторые из них –  вертикали – играют, скорее, роль постоянных или констант, тогда как другие – горизонтали – играют скорее роль переменных. Грубо говоря, это случай основы и пряжи, гармонии и мелодии, долготы и широты. Чем более регулярно пересечение, чем более плотно, тем более однородным стремится стать пространство: именно в этом смысле  кажется, что однородность является не характеристикой гладкого пространства, а совсем наоборот – высшим результатом рифления или формой-пределом пространства, рифленого повсюду и во всех направлениях. Если гладкое и однородное явно коммуницируют (от англ. communicate общаться, обмениваться информацией), то лишь в той мере, в какой рифленое не достигает своего идеала совершенной однородности и способно заново порождать гладкое пространство, следуя движению, налагающемуся на движение однородного, но полностью отличному от последнего. Связь между однородным и рифленым может быть выражена в терминах воображаемой, элементарной физики – это тяготение, центр тяжести, перпендикулярность, притяжение, работа как отношение сила – перемещение в некотором направлении. В итоге, имеет место различие между «свободным действием» в гладком пространстве и «работой» в рифленом пространстве.  Именно в XIX веке была предпринята попытка двунаправленного создания физико-научного концепта Работы (вес – высота, сила – перемещение) и создания социально-экономического концепта рабочей силы и абстрактного труда (однородное абстрактное количество, применимое к любому труду, способное к увеличению и делению). Тут имеется глубинная связь между физикой и социологией: общество поставляло экономическую меру работы, а физика, в свою очередь, «механические деньги» труда. Режим наемного труда в качестве коррелята (соотношения) имел механику сил [65, с. 387-389], а в понимании соотношения и возникает потребность в мышлении, которое является сложным в том смысле, что связано с мыслью как складкой, когда мысль имеет глубину.

Ж. Делез в своей книге «Фуко» (1986), выделяя раздел «Складки, или Внутренняя сторона мысли (субъективация)», замечает: внешнее – не застывший предел, а движущаяся материя, которая оживляется перистальтическими движениями, складками и изгибами, образующими внутреннее (от др.-греч. περισταλτικ?ς обхватывающий и сжимающий, т.е. волнообразные сокращения), т.е.  не нечто иное, отличное от внешнего, а как раз и есть внутреннее внешнего. Если мысль происходит от внешнего и не перестает за него держаться, то внешнему, как тому, что она мыслит, не может помыслить, не зародиться во внутреннем? Немыслимое находится не снаружи мысли, а в самой ее сердцевине, как невозможность мыслить, которая удваивает или углубляет внешнее.  Уже в классическую эпоху говорилось о том, что у мысли есть нечто внутреннее, не мыслимое, когда она обращается к бесконечному, к его различным порядкам. Начина с XIX века наличные измерения конечного стали как бы стягивать внешнее, сокращая его, образуя некую «глубину», своего рода «втягивая в себя толщину», –  это то внутреннее жизни, труда и языка, в котором и размещается сам человек. Внутренние всегда будет лишь подкладкой внешнего, так как их нельзя поменять местами.  В мысли существует складчатость и проблема удвоения, связанная и проявлениями «абсолютной памяти», прежде всего, между людьми в их властных взаимоотношениях, требуя от человека формирования отношения к самому себе.   Уже древние греки отмечали, что властные взаимоотношения, – это управление самим собой, что является условием господства над другими. Необходимо, чтобы господство над другими удваивалось господством над сами собой в форме моральных и иных кодексов (в полисе, в семье, в судах, в играх и т.д.). Древними греками было выделено «эстетическое существование» – подкладка в отношениях к самому себе; определено, что быть субъектом – это значит проявлять свою независимость от кодексов, т.е. быть самим собой, или субъектом. Не игнорируя силу кодекса, древние греки выделили субъективность, индивидуальность, они изобрели субъекта, но лишь как нечто производное, как продукт «субъективации». Складка – это «привязка» (каждого) к своей собственной идентичности через сознание и самосознание», со всеми техниками моральных и гуманитарных наук, которые образуют знание субъект.  Древние греки связали отношение человека к самому себе осями знания и власти, поэтому необходимо измерение и новое, так как, по Ж. Делезу, «… бывают и коллективные субъективации» [82, с. 124, 127, 130-136]. У древних греков коллективная субъективация связана с изменением к тому, что определялось словом «миф». В греческом контексте mythos представляется не только как особая форма мысли, но и как совокупность того, что передается и распространяется в ходе случайных контактов, встреч, бесед как безликая, анонимная сила, которую Платон именует ph?m? – молва. В этот период древний грек во всех своих достоинствах и недостатках – это дитя полиса [83, с. 22, 159]. И не случайно Ж. Делез обращается к М. Фуко, который считает: субъективация отличается от всякой морали, от любого кодекса нравственности: это этика и эстетика, в противоположность морали. Поэтому есть христианская мораль, но есть и этика-эстетика христиан. По Ж. Делезу, субъективация как процесс – это определенная индивидуация, личностная и коллективная, одного или многих. Есть множество типов индивидуации. Есть индивидуация «субъективного» типа (это – ты… это – я…), но есть также индивидуация событийного типа, без субъекта: какой-то ветер, определенная атмосфера, полуденный час, сражение… Здесь речь не идет о чьей-то жизни, или о произведении искусства, или об индивиде как субъекте, совсем нет. Да и в самом Фуко нет ничего поразительного как личности. Даже в тех случаях, когда он проявляет себя как цельная натура, это изменение атмосферы, какое-то событие, электрическое или магнитное поле, если угодно. Это не исключает мягкости или добродушия, но это не качества его личности. Это ансамбль безличных сил [84, с. 150-151]. В этом случае важно иметь в виду, что ансамбль (фр. ensemble совокупность, стройное целое), если иметь в виду то, что связано со словом «созвучие», или стройное целое, имеет в виду механизм его становления: работа механизма протекает бессознательно, но результат работы –это чувственно воспринимаемые и вербальное (слова), и визуальное (картинка) результаты, как у З. Фрейда – работа сна и результат в форме сновидения. В силу того, что идея складки (ткань) не имеет визуального образа, не раскрывая образ коллективной субъективации (форм ее появления), Ж. Делез связывает свою идею складки (ткань) с ее визуальным образов в стилевых особенностях архитектурного барокко (итал. barocco, букв. «вычурный»).

Если, следовать Ж. Делезу в отношении «глубины» мысли, то можно привести пример, на который обращает внимание А. Тоффлер при анализе футурошока как временного феномена, вызванного ускорением технологических инноваций. Они, с одной стороны, выделили страны с имеющимися у них ресурсами модернизации в ускоренном режиме; с другой стороны, позволили обратить внимание на группы работников через реакцию на технологические инновации. В частности, анализ феномена «утечки мозгов» показал, что желание ускорить темп своей жизни – это одна из причин эмиграции.  И был сделан вывод: если одни живут и процветают, благодаря быстрому темпу, то у других он вызывает отвращение, в своем желании «избавиться от этой свистопляски» они идут на крайние меры [2, c. 32]. Например, становятся участниками «групп давления». Так, в рабочих группах рассчитывается «нормальный» уровень выработки: цель достигается понижения интенсивности труда до уровня наименее производительных рабочих [29, c. 291]. Т.е. проявление закона «слабого звена» (А.А. Богданов). Если метафорически рабочую группу рассматривать, как заполненную водой ванну, которая внизу имеет отверстие для слива воды, то давление верхнего и нижнего слоев воды друг на друга придаст ему турбулентную форму. Аналогично в рабочей группе – производительность, если она представлена различными уровнями, вызывает спонтанное движение потоков рабочей силы и внутри страны, и между странами.

Ж. Делез признает: складка соотносится со стилем «барокко» (итал. barocco причудливый, странный, склонный к излишеству), основная черта которого – направленная к бесконечности складка. Именно барокко искривляет складки и дифференцирует соответственно двум направлениям, двум бесконечностям, – как если бы у бесконечности было два этажа: складки для материи и сгибы в душе. Внизу – материя, так как ее части образуют органы, по-разному сложенные и более или менее развернуты. Вверху – душа поет славу Господу, пробегая именно по собственным складкам, при том, что ей так и не удается полностью развернуть их, поскольку они уходят в бесконечность. Два этажа между собой сообщаются так, что непрерывность возникает в душе, отражая «вибрации и колебания», которые возникают на уровне материи, или на перовом этаже, и посредство которых между этажами есть связь, а на второй этаж –душа [85, с. 7-8]. В результате имеет место и проявление того, что «складки, или внутренняя сторона мысли (субъективация)» [64, с. 124], своими сгибами в душе (Ж. Делез) образуют важное уже именно для архитектурного барокко – это «несущая стена», на которую опирается элементы организации (структуры) «второго этажа». Складки, направляясь к бесконечности, тем самым существуют во времени, когда важно обратить внимание на замечание К.Г. Юнга: не следует путать «синхронность», т.е. одновременность протекания двух событий, и «синхронистичность» – акаузальный объясняющий принцип, указывающий на одновременное возникновение двух событий, которые связаны не причинно, а по смыслу. Феномен синхронистичности относится к проявлению параллельности времени и смысла не только у психофизиологических, но и у психических событий. Если наука не способна свести к общему принципу, термин «синхронистичность» указывает на существование «смысловых совпадений». Между параллельными событиями нельзя проследить причинную связь, что и придает событиям характер случайности, а отношения проявляются в общности смысла или эквивалентности. Синхронистичность проявляется в отношениях будущего времени: будущие события отражаются в сознании как психические образы, которые совпадают с обычным психическим состоянием [86, с. 188-222]. И в связи с этим человек существует в настоящем и будущем времени в «смысловых совпадениях», что позволяет ему относиться к самому себе как автору, а массовое проявление творческого характера в наши дни обнаруживается у архитекторов: они работают с ориентацией на складчатое формообразование, а эта идея заключена в стиле барокко. Появление зданий с криволинейными складчатыми формами – связь концепции здания с теорией складки Ж. Делеза [87, с. 8, 15] как стимула к развитию нелинейной архитектуры в контексте более полного раскрытия художественно-эстетического потенциала складчатых форм архитектуры.

Складчатое формообразование позволяет проявлять визуальное авторство, допускающее работу без правил как принцип становления новой поэтики (от греч. пойейн делать,  способ делания), включающий не только технические приемы, но и взгляд на мир в духе современной (электрической) интерпретации, включающей «электронное барокко», когда разводятся понятия формы и образа, а также жестко разделяются структура и оболочка, рассматривается возможность создания гипероболочки, что связано с обращением к идеям Ж. Делеза, когда концепция  складки становится главным фокусом теории архитектуры [73, с. 55, 61, 286-288]. В фокусе (от лат. focus очаг) современного массового архитектурного явления, как складчатое формообразование, способно пересекаться (фокусироваться) именно то, что имеет значение и для хозяйственной жизни обществ, и также приобретает смысл (авторство) для человека, формируя коллективную субъективизацию.

Итак, архитектура как пример массовое творчества в современном обществе характеризуется переходом от «поэтического мышления» к «метафорической эссеистике». Если «поэтическое мышление» представляет собой отход, например, в философии от классического западного строя мысли в направлении восточной традиции, то «метафорическая эссеистика» (фр. essai попытка, проба; лат. exagium взвешивание) имеет в виду усиление роли метафор [73, с. 44, 46]. И в связи с этим соотносится с идей, что метафоры конструирую реальность, в которой человек и живет, и способом построения которой является «сборка» (Ж. Делез). Сам процесс связан с непрерывной «пересборкой» (Б. Латур) в направлении роста коллективной субъективации: у «кочевника» (Ж. Делез) и возникают, и приобретают устойчивый характер существования «спутники» (от лат. socius спутник, товарищ) благодаря, как имеет в виду Ф. де Соссюр, социальной «кристаллизации».