Глава 2. Общество: проблемы темпорального существования

2.4. Метафора как темпоральная реальность: динамика

Неудовлетворенность в зарубежном языкознании генеративной лингвистикой (Н. Хомский) привела к тому, что в лингвистике наиболее распространенной стала трактовка дискурса как текста в событийном аспекте – текста, погруженного в социокультурный контекст, т.е. в реальную жизнь. Если их сравнивать, то дискурс, как правило, фиксирует внимание на живом языке и естественном общении, тогда как текст   фокусирует внимание только лишь на структуре языка, письма и графике. Поэтому понятие «дискурс» не используется к текстам «мертвых» языков типа латинского и редко используется по отношению к текстам ушедших авторов. Отечественные языковеды не использовали термин «дискурс» до конца 80-х годов, а в дальнейшем при всех его модификациях незыблемым оказался   признак – «связь с жизнью». Т.е. текст – «готовая картинка», «снимок», «законченный продукт, подвергшийся определенной обработке», а «дискурс – это процесс и то, что его окружает». Как оказалось, многие текстовые особенности – образы, картины, ситуации – без обращения к социокультурным обстоятельствам создания и функционирования текста не могут быть интерпретированы. Не редко дискурс определяется через слово процесс [125, с. 185-186]. Если иметь в виду процесс в контексте его мотивирования дискурсивным функционированием, то в этом случае актуальна организационная (структурно) эмерджентность (англ. от emergent возникающий, неожиданно появляющийся) и ее уровни.

Исследования дискурса отечественными лингвистами показывают, в структуре дискурса представлены лингвистические мутации, когда его участники проявляют себя как «играющие» по различным стратегиям (старые/новые стратегии). Хотя и стратегии изменяются, но сам этот процесс протекает   в границах эмоциональной стабильности (целостности) организации коллективного дискурса: достигается совпадение (слияние) между «значением говорящего» и «значением слушающего», что связано с информационной структурой – способ организации дискурса, т.е. эмоциональная стабильность (целостность) в рамках коллективного дискурса инвариантна [126, с. 41, 50]. К прагматикализации дискурсного характера имеет отношение два механизма – компрессия (сжатие до одного слова целого выражения или фразы) и аналогия (ассоциация со сходной по грамматике, семантике и прагматике дискурсивной единицей) [127, с. 77], когда и возникает разговорная формула (дискурс) обыденного, или привычного, действия. И, кроме того, при лингвистическом анализе дискурса, или дискурсивном анализе, встает вопрос структуре дискурса и механизме связи дискурсивных явлений с явлениями, других языковых уровней, как на это обращает внимание А.А. Кибрик при анализе дискурсивной функции клаузы.

Клауза – предложение или группа слов, как правило, содержащая подлежащее и сказуемое, наиболее близкая к предложению по грамматическим свойствам. В дискурсе с клаузами связан нарративный (повествовательный) анализ, который, принимает характер нарративного дискурса: отношения «последовательности» – это тот способ, посредством которого события упорядочиваются во времени. В нарративном дискурсе имеется два главных типа клауз. Костяк нарративного дискурса образуют собственно нарративные клаузы, которые передают цепь упорядоченных во времени событий (основная линия или передний план). Тогда как ненарративные клаузы передают побочные линии или фон и описывают сознания и состояния, не входящие в основную временную последовательность –статические ситуации, общие утверждения об участниках и т.д. [128, с. 131, 134-135]. В свою очередь, встает вопрос и о характере «последовательности», которая представлена во времени и ее форме. Т.е. темпоральная линейность (длительность), если она включает в себя дискретность, то в точке их «пересечения» возникает то будущее, которое представлено двумя видами –  мало-/высокопроизводительное общество как результат диалога человека со временем. Иными словами, то, что линейно как «прошлое-настоящее-будущее» (Аристотель) на уровне настоящего, или текущего, времени нуждается в коррекции традиционного понимания. Здесь встает вопрос, если иметь в виду темпоральный дискурс, о тенденциях развития современного дискурса.

На тенденции развития современного дискурса влияют характеристики жизни общества: с одной стороны, социально-политические, экономические и культурно-исторические; с другой стороны, технические средства дистантного общения, что ведет к распространению гибридных интердискурсивных образований, слиянию личностного и институционального общения, вызывающих возникновение новых ритуалов, которые носят жестовый либо клиповый характер. Если рассматривать метафорически дискурс как «речь, погруженная в жизнь» [129, с. 16, 28], то важно его рассматривать в контексте эмоциональной насыщенности, уровни которой уже связаны и с «телесным знанием» (Дж. Лакофф), и с динамикой видеороликов, или клипов, и с особенностями поведения их авторов. В интегрированном виде их взаимосвязь связана с участием в формировании дискурса эмерджентности – одна из форм перехода количественных изменений в качественные, в целостность. В лингвистике такого рода процесс – это эмерджентность как приращения смысла, возникающего при функционирования языковых, в частности, лексических единиц в тексте [130, с. 466]. В свою очередь функционирование связано с расходованием энергии, которое становится причиной этого процесса: в ходе функционирования и происходит изменение, требуя затраты энергии: «…всякая причинность должна быть энергетической» [131, с. 45].  И энергетическая переменная в дискурсе имеет связь с «телесным знанием» (Дж. Лакофф), которое отражает опыт человека во времени, т.е. в темпоральной форме. Иными словами, время, которое представлено в дискурсе, придает ему эмерджентный (случайный) характер, что ставит задачу определения его инвариантных форм, как основы для управления дискурсивными практиками с целью   достижения кратковременных и долговременных целей, а они относятся и к настоящему (текущее), и к будущему (неопределенность) времени.

В контексте эмерджентности управление темпоральными процессами может рассматриваться на примере инвариантно-вариативной структуры текстов, если они являются переводными. Участники процесса –  автор текста и его переводчик, а цель «производство» адекватного перевода, так как национальная культура для каждого связана с проявлением вариативности, а достижение адекватного перевода – это задача по определению инварианта (эквивалентности). В условия перевода за счет эмоционально насыщенной ситуацию, входит спонтанное формирование поля  эмерджентности [132, c. 10]. Поведение переводчика становится «ситуационно обусловленным», или «полевым», по К. Левины. В этом случае поведение человека определяют не особенности среды, которая на него влияет, а оно детерминируется конкретной целостностью, в состав которой входит личность и ее психологическое окружение, когда  среда проявляет себя как уже «внешнее поле конкретных сил и воздействий», а сама  личность – «внутреннее поле» систем напряжений [133, с. 45, 54]. В контексте полевого поведения участников взаимодействия объясняется и ситуация формирования членораздельной речи (социальная «кристаллизация»), по Ф. де Соссюру, и в контексте результатов исследований американского социолога Р. Коллинза.

«Выравнивание» (кристаллизация) участников речевого общения протекает в процессе «лицом к лицу», когда присутствуют структурные принуждающие связи (structural constraints) и эмоциональная энергия, как результат  проявления в речи. Эмоциональная энергия долговечна и отличается от преходящих, драматически разрешающихся порывов чувств (страх, радость, гнев и т.д.), которые больше принято называть «эмоциями». Эмоциональная энергия является наиболее важным видом переживаний, колеблется в зависимости от социального опыта, вызывая у человека хорошее самочувствие, доверие, энтузиазм или отсутствие инициативы, дурное самочувствие и чувство депрессии [134, с. 78]. Т.е. эмоциональная энергия, возникая во взаимодействии, одновременно и регулируется интенсивностью его протекания. В речь и дискурс «проникает» время, говоря словами Ф. де Соссюра, а на другой способ этого процесса обратил внимание Э. Фромм, обращая внимание на особенности проявление в речи и дискурсе языка символов.

Как признает Э. Фромм, посредством языка символов человека раскрывает свой внутренние мир, когда чувства и мысли приобретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира. Но понятными для других, как именно чувства человека, выступая основанием коммуникации, становятся не условные и случайные, а только лишь универсальные символы: они связаны с телом человека, отражая внутренние состояние.  Выражение «эмоциональное переживание» является символическим лишь на языке физических состояний, а символы становятся универсальными в силу того, что эмоционально закодированнаясвязь внутреннего состояния с внешним миром воспринимается людьми одинаково. И в основе универсальных символов представлены все свойства человеческого тела, ощущений и разума, которые и характерны для людей, т.е. для каждого человека, и они не ограничены отдельным индивидов или группой людей. Человека связан и с условными, и со случайными символами.  Условные символы – это наиболее известный тип символов, поскольку они используются людьми в повседневном языке. Слова – не единственный пример условных символов, хотя самый распространенный и известный. Условными могут быть и образы. Так, флаг может быть знаком какой-то страны, но особый цвет флага не связан с самой страной, которую он представляет. Условно принято, что цвета флага служат обозначением определенной страны, а уже сам человек переводит зрительные образ флага в понятие той или иной страны на основе опять условно сформированных ассоциаций. Некоторые образы (символы) не совсем условны. В частности, например, крест может быть условным символом христианской церкви, но специфическое содержание этого образа переносит связь между символом и тем, что символизирует, за пределы простой условности. Прямой противоположностью условного символа является случайный символ, у которого отсутствует связь между самим символом и тем, что он символизирует. У разных людей, в отличии от условных символов, случайный символ не может быть одним и тем же, поскольку   сам человек устанавливает связь между событием и символом.  Когда у Э. Фромма раскрываются особенные характеристики символов, то связывается их проявление с анализом сновидений у З. Фрейда, т.е.  обращает внимание на то, что сновидения не следуют законам логики, хотя им подчинено бодрствующее сознание; значение свое в сновидении теряют категории времени и пространства. Одновременно во сне могут проходить такие эпизоды, которые наяву не могли бы иметь место в одно и то же время [135, с. 12, 19-23]. В связи с этим режим последовательности, когда причина, имеющая логическое основание, заменяется интенсивностью – это режим «переключения» при воздействии динамики эмоциональной насыщенности тех или иных ситуации, включая участников взаимодействия, на людей.

На примере перевода текстов связь инвариантных и вариативных структур, а при переводе универсальных символов (инвариант) на вариативные символы в той или иной форме, т.е. и условных, и случайных символов., которые проявляют себя как «эмерджентный компонент процесса» [132], а сама эмерджентность предстает как «системный триггер смыслопорождения» [135, с. 8]; иными словами,  создавая тем самым  приращения смыслов в различной форме, связанный как и с жизненной активность человека, так и с проявлением его депрессии (Р. Коллинз), например, в форме профессионального выгорания. Время активно вторгается как в язык, так и в дискурс.

По Ф. де Соссюру, время вторгается в анализ языка, когда рассматривается его состояние с использованием пересечения оси одновременности (синхрония) и оси последовательности (диахрония). Такого рода разграничение необходимо для тех наук, которые оперируют понятием значимости. Язык представляет собой систему значимостей. Поскольку одной из сторон значимость связана с реальными вещами и с их естественными отношениями (как это имеет место в экономической науке: например, ценность земельного участка пропорциональна доходности), постольку можно до некоторой степени проследить эту значимость во времени, не упуская из виду, что в каждый данные момент она зависит от системы сосуществующих с ней значимостей [6, с. 112]. При этом необходимо учитывать различие между языком и речью.

Язык отличается от речевой деятельности тем, что у нее есть индивидуальная и социальная стороны; и одну нельзя рассматривать без другой. Язык является лишь определенной частью речевой деятельности. Он представляет социальный продукт, т.е. совокупность необходимых условностей, принятых коллективом, обеспечивая реализацию у всех носителей языка функционирование способности к речевой деятельности, которая существует у них.  Речевая деятельность не только разнородна, но и   многообразна: протекая одновременно в ряде областей, является одновременно и физической, и физиологической, и психической; она относится и к сфере индивидуального, и к сфере социального: ее нельзя отнести определенно ни к одной категории явлений человеческой жизни, так как еще неизвестно, каким именно образом этому можно сообщить единство. Напротив, язык, который сам по себе представляя целостность, в речь вносит единство. В речевом общении его отправная точка у разговаривающих находится в мозгу, где явления сознания, когда  «понятия» ассоциируются с представлениями языковых знаков – акустические образы, выражающие понятия. Акустический образ – явление чисто психического порядка, за которым следует физиологический процесс: мозг передает органам речи соответствующий образу импульс, затем распространяются звуковые волны из уст одного из говорящих к ушам другого, что представляет чисто физиологический процесс. Далее процесс общения продолжает другой говорящий, но обратном порядке: от уха к мозгу – физиологическая передача акустического образа; в мозгу – психическая ассоциация образа с соответствующим понятием.  В человеческой речи представлены языковые знаки, связывающие не вещи и их названия, а понятие и акустический образ, имеющий психическую (чувственную) природу.  Человек, не двигая губами, может разговаривать сам с собой, так как слова являются для него акустическими образами. Язык имеет двустороннюю психическую сущность, которая включает связь понятия с акустическим образом, которые предполагают друг друга. Языковой знак связывает не вещь ее название, понятие и акустический образ. При этом знак – психический отпечаток звучания, представление, которое человек получает посредством его органов чувств. Понятия как явления сознания, ассоциируются с представлениями языковых знаком, или акустическими образами, которые служат для их выражения. Знак как целое, имеющий чувственную сторону (акустический образ), связан с предложением Ф. де Соссюра, сохраняя слово знак – обозначение целого, предлагает заменить в интересах анализа изменений языка термины понятие и акустический образ на термины означаемое и означающее, что отражает противопоставление между ними самими, а также – целым и его частями.   Отмечая изменчивость языкового знака, каковы бы не были причины, т.е. действуют изолированно или в сочетании друг с другом, они всегда приводят к сдвигу отношения между означаемым и означающим. Различие между ними в том, что означающее воспринимается на слух, развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью и б) это протяженность имеет одно измерение – это линия. В противоположность означаемым, воспринимаемым зрительно (морские сигналы), которые могут комбинироваться одновременно в нескольких измерениях, означающие, воспринимаемые на слух, располагают лишь линией времени; их элементы следуют один за другим, образуя цепь. Это их свойство обнаруживается воочию, как только переходим к изображению их на письме, заменяя последовательность их во времени пространственным рядом графических знаков [6, с. 47-50, 62, 99-103]. Уточняя различие между диахронией и синхронией, Ф. де Соссюр приводит сравнение между языком как системой и игрой в шахматы.

Понятие позиции в шахматной игре во многом соответствует понятию состояния в языке. Система всегда моментальна; она видоизменяется от позиции к позиции. Все это применимо и к языку, подчеркивая коренное различие, которое проводится между синхронией и диахронией. Речь функционирует лишь в рамках данного состояния языка, и вне нет места изменениям, происходящим между одним состоянием и другим. Однако важно учитывать, что у шахматиста имеется намерение сделать определенный ход и воздействовать на систему отношений на доске, язык же ничего не замышляет – его «фигуры» передвигаются, или, вернее, изменяются стихийно и случайно [6, с. 121]. Не менее важно и то, что намерение шахматиста – это «комбинаторное» приращение смысла (В.В. Виноградов), которое определяется, с одной стороны, ситуацией (расстановка фигур) на доске; с другой стороны, поведением партнера по шахматной игре; с третьей стороны, не обеспечивает победы или достижение цели, ради которое ведется шахматная игра. В этом случае встает вопрос о мышлении, которое применяют партнеры в процессе шахматной игры, как основания для формирования их намерений. При этом сами по себе намерения могут быть и статическими, и динамическими.

Одним из первых для статического понимания намерений человека является подход, предложенный в своей книге «Намерение» (1957) британским философом Э. Энском (1919-2001). В частности, философское творчество Э. Энском имеет отношение к созданию консеквенциализму – этика, которая оперирует понятиями морального закона, долга, безусловного обязательства и противоположна этике, оценивающим моральные действия по их последствиям. Иными словами, не бывает поступков, которые дурны или хороши сами по себе, независимо от последствий. [136, с. 93]. В статье «Современная философия морали» (1958) Э. Энском признает, что нуждаются в исследовании понятия «действие», «намерение», «удовольствие» «желание» [137, с. 86]. При этом консеквенциализм, может критически относиться к этике Аристотеля, но, например, намеренное действие отражается словами «Я собираюсь Х», «Я намерен Х», «Я сделаю Х», т.е. статическом контексте, отвечая на вопрос «Почему?» [136, с. 96], а не в динамическом – «Как?», когда возникает вопрос о пользе и способа действия, и его результата, а ответ связан с прогнозом результата намеренного действия, включая на социальном уровне опережающее отражение, т.е. в контексте вторжения времени в анализ практики (опыт) жизни и человека, и общества в целом.

Итак, жизнедеятельность человека и общества, а она отражена в коллективном действии совершается в текущем и будущем времени (Патон), в языке и практике речи – в диахронии и синхронии (Ф. де Соссюр), представленных вертикальной и горизонтальной осями времени. В том и другом случае имеются пересекающиеся линии, которые образуют угол, а в нем спонтанно возникает третья линия – это биссектриса (от лат. bi двойное и section разрезание), которая делит угол пополам. И биссектриса – это «линия Сократа» («по силам» – «не по силам»), отражающая состояние участников речевого или трудового взаимодействия в эмоциональной форме, когда стимулируется или его прекращение («страдание»), или, напротив, определение условий, при которых процесс взаимодействия приобретает   именно устойчивый (долговременный) характер, и коллективная производительность уже не имеет спонтанно-колебательного (флуктуация) характера. В становлении этого состояния хозяйственно жизни общества представлены цифровое и аналогово мышление, как и проблемы отношений между ними, в частности, относящиеся и к сфере взаимодействия естественного и искусственного интеллектов.