Глава 2. Общество: проблемы темпорального существования

2.3. Метафора как темпоральная реальность: статика

Социальная «кристаллизация» (Ф. де Соссюр) имеет в виду выравнивание речи у всех ее участников, различающихся между собой, – процесс, в котором участвует бессознательное как   коллективная субъективация. Т.е. в естественно (природной) реальности, являющейся средой, независимой от номада (кочевника), возникает его постестественная реальность –   номадологический проект (Ж. Делез). Проект становится результатом «сборки» в форме образов тех намерений, которые, с одной стороны, связаны с потребностями; с другой стороны, опосредованы намерениями, или планами действий, в «конструировании» которых принимает участие среда в форме его номадических (кочевники) спутников (товарищей). Иными словами, как номад (кочевник) не существует вне номадического проекта, так и архитектор не существует без индивидуальных или коллективных заказчиков творческих идей и материализованных образов. В этом случае возникают способы реализации идеи у архитектора как «складки» его мысли, «глубину» которых определяет не только «внутренняя» и «внешняя» стороны мысли (складки), но и неопределенность – это свойство намерения (задумка) в форм неопределенности –  свойство «быть между», или промежуточность (between ness), когда архитектурный проект в процессе его «сборки» (Ж. Делез) и возникает, и существует как «слабый образ» [87, c. 148]. И в содержание номадического проекта архитектора актуальна связь аналогового и цифрового мышления, как и проблемы их взаимоотношения, который связаны с их проявлением в статической и динамической формах.  Различие в условиях, когда в статике намерение не конвертируется (от лат. converto превращаю) в приращенный смысл, а случае динамики намерение – это приращенный смысл с мгновенным «производством» эмоциональной энергии (удовольствие/страдание) для действия одного и прекращения действия другого. Иными словами, у «слабого образа» нет эмоционального содержания, что не позволяет трансформироваться намерению в целевое действие и сознательного (рациональное), и бессознательного характера.

Если Ж. Делеза интересует множественность, представленная в различных формах пространства, то в истории множества обращается внимание н различие между дискретными и непрерывными множествами, когда имеются в виду силы, действующие внутри их (Б. Риман); различие между множествами величины, или делимости, экстенсивными множествами и множествами дистанции, которые ближе к интенсивным множествам; различие между числовыми (протяженными) и качественными (длящимися) множествами (А. Бергсон), рассматривающего связь с сознанием человека конкретного (длительного) времени [65, с. 26]. А. Бергсон признает, что время нельзя предвидеть, а можно только пережить, когда имею в виду саму «пережитую длительность, воспринимаемую сознанием»: существуют единицы времени, составляющие пережитую длительность», когда психологи изучают сами промежутки, а не их крайние точки, поэтому не удается предвидеть будущее [89, с. 133,135]. Ж. Делез, обращая внимание на мнение А. Бергсона, в двухтомнике «Кино» (1983, 1985), замечает, что сам образ времени обязательно получается косвенным: «вытекает» из образов-движений и их взаимоотношений [90, с. 74]. Здесь не учитывает отличие естественного (природного) времени от времени социального. Если иметь в виду длительность и переживание, например, восхода и заката с учетом сезонных особенностей, то в различные периоды и оно будет отличаться. В случае социального времени имеется в виду, что оно имеет два решающих аспекта – это последовательность и протяженность [91, с. 69]. Также оно не только институционально, или имеет всеобщий (договорной) характер, но и затратно. Например, документальное и методическое оформление обучение как школьников, так и студентов предполагает количественную оплату работы, а также проверку качественного уровня. Отсюда выбирается менее затратное оформление учебных процессов. В этом случае речь идет о последовательности мероприятий по осуществлению процесса. Так как процесс осуществляется во взаимодействии его участников, то второй аспект – протяженность определяется интенсивностью взаимодействий между участниками. В силу их различий в процессе возникают точки бифуркации (от лат. bifurcus раздвоенный), аналогичный бифуркации реки –разделение русла реки на две ветви. Процесс протекает мгновенно, как переход воды в лед, т.е. «фазовый переход», отражающий особенности отношений времени линейного и дискретного. При этом, с одной стороны, «фазовый переход» является способом выработки энергии, идущей на его осуществление, когда энергия, что называется, «бесплатна; с другой стороны, совместная деятельность в различных формах, связанная с неоднородным (гетерогенным) составом участников, имеет темпорально-локально всеобщий вид фрактального дерева (Б. Мандельброт): есть его ствол и ветви, «рост» которых из точек бифуркации, а толщина и ствола, и ветвей – «внутренние» инвестиции, когда  результаты уровня производительности, конвертируясь в капитал, становятся основой для сетевого производства. Процесс его становления – решение задачи по определению условий устойчивых действий участников процесса, опосредованных отношениями транзитной (от лат. transitus переход) и инерционной (от лат. inertia неподвижность) структур, которая за счет обеспечения становления целостности процесса, спонтанно «переводит» в режим малопроизводительного характера. Т.е., как и имеет в виду Ж. Делез, имеет место «сборка» (метафора), но в контексте образования самой метафоры, как это имеют в виду лингвист Дж. Лакофф (1941) и философ М. Джонсон (1949) в своей книге «Метафоры, которыми мы живем» (1980).

Дж. Лакофф и М. Джонсон в теории когнитивной (концептуальной) метафоры обращают внимание и на когнитивные свойства метафоры, и на их достаточность для создания новой реальности. Признавая существование этой особенности самой метафоры, Дж. Лакофф и М. Джонсон, приводят для примера выбор стратегии у президента Дж. Картера: когда Америка столкнулась с энергетическим кризисом, президент Дж. Картер выдвинул понятие «морального эквивалента войны». И сама метафора «войны» вызвала появление «врага», а это потребовало «определения целей», «пересмотра приоритетов», «сбора разведданных, «сосредоточения войск», «выдвижения новой стратегии», «наложения санкций». Метафора не просто стала способом видения действительности, а она узаконила решение на изменение политического курса, связанных с ним и политических, и экономических действий. Метафора «войны» использовалась с целью обоснования того, чем в современном мире является ЭНЕРГИЯ; и внимание стала концентрировать на понимании того, как получить энергию в достаточном количестве, включая и войну как средство ее получения, и принуждение стран ОПЕК к снижению цен на нефть, без учета иных альтернативных (выбор) путей решения энергетического кризиса. Для метафоры не их истинность актуальна, а признанием уместности действий. Представляет в большинстве случаев проблему не истинность или /ложность метафоры, а способы восприятия следствия, вытекающие из нее, и санкционируемые ею действия. Во всех сферах жизни люди определяют реальность на языке метафор, и лишь затем они начинают действовать в соответствии с ними (92, с. 184,186). Иными словами, метафоры, с одной стороны, становятся повседневными (привычными), но лишь в силу того, что в них в неявном (имплицитном) виде для сознания – оно логически и вербально не выражается – представлена эмоция (удовольствие): в привычку, как модель повседневного поведения, страдание не входит.

Дж. Лакофф и Д. Джонсон признают, что метафора пронизывает повседневную жизнь, причем не только языка, но мышления и деятельности. Понятийная система человека, в рамках которой он действует, метафорична, когда концепты управляю нашим мышлением. То, что человек узнает из опыта, и то, что он делает ежедневно, имеет самое непосредственное отношение к метафоре. Действуя автоматически, человек реализует определенные схемы, но неясно, что они собой представляют.  Суть метафоры – это понимание и переживание сущности (thing) одного вида в терминах сущности другого вида.  Метафоры принадлежат не только языку, т.е. не только словам. Метафоричны и процессы человеческого мышления в том смысле, что концептуальная система человека структурирована и определена с помощью метафор. И они позволяет осмыслить аспект одного концепта в терминах другого, т.е. интерпретируя, например, спор как войну, когда один концепт метафорически структурируется в терминах другого концепта, опираясь на практический опыт, представленный и «телесным знанием» человека, и эмпирическими гештальтами, когда гештальты (нем. gestalt форма, образ) из одной области опыта используется для структурирования другой области опыта. Такие метафоры, когда один концепт метафорически структурирован в терминах другого, являются структурными. Они связаны с ориентационными метафорами, которые соотносятся с пространством, например, «центральный –  периферийный», «вверх – вниз» и т.д., когда важен уже акцент на пространственные отношения. При этом метафорические ориентации не произвольны, а основаны на физическом и культурном опыте человека, включая и его ориентации, как в некоторых культурах, на будущее время, когда имеется в виду ее вероятностный характер. При этом системность, позволяющая осмыслить аспект одного концепта в терминах другого (например, интерпретировать спор как войну), «затемняет» другие стороны этого концепта, которые в этом случае зависят от контекста. Если концепт структурирован метафорой, то может быть расширен в определенном направлении, принимая форму гештальта, или целостности [92, с. 25-26, 27, 31-35]. В случае недостатка информации, обусловленной «телесным знанием» в форме «эмпирического гештальта», будущее время соотносится с метафорой «неопределенность». Информация, или «телесное знание», которое в этом случае соотносится с культурой статично, так как опыт человека в культуре измеряется (оценивается) в «средних» величинах, т.е. культурный опыт всегда, что называется, «усредняется», когда соотносится со статикой (культурная диффузия), не отражая темпоральную динамику (культурные флуктуации). Для уточнения информации, связанной с «телесным знанием», важны онтологические метафоры.

Онтологические метафоры необходимы для рационального осмысления опыта. Например, опыт отношения человека к феномену повышения цен соотносится с метафорой «инфляция», что позволяет определять ее количество, выделять в ней причину чего-либо, выделять ее определенные стороны, действовать с ее учетом, а также верить человеку в то, что он ее понимает. Одна из причин в том, что сами эти метафоры служат для ограниченного набора целей – отсылке к номинации (от лат. nomination наименование), количественной оценке и т.п., что требует их развития, как самоочевидное для мыслительного процесса   выражение – что-то произошло под давлением обстоятельств, которые находятся у человека в «поле его зрения», что относится и к тем случаям, когда материальный объект интерпретируется как человек и время, которое внутренне согласовано, а связанное с ним – совместимо, как совместимы  эмпирическиегештальты, отражающие человеческий опыт. Для их совместимости важно   различать определение и понимание. К числу очевидных представителей естественных видов опыта в культуре представлены категории –  время, идеи, понимание, труд, здоровье, контроль, статус, которые требуют через метафоры своего определения: они недостаточно определены на своей основе, т.е. собственной, чтобы обеспечить достижение человеком своих целей в повседневной жизни [92, с. 50-55, 59, 71, 149]. Одна из причин в том, что достижение целей – это процесс, эффективность которого определяется структурой, формирующей его целостность. Так, по Ф. де Соссюру, к организации (структуре) речевого процесса относил социальную «кристаллизацию», а уже Р.К. Коллинз обращает внимание на «структурное давление» в речевой деятельности (общение) говорящих участников, которое наполняет их речь эмоциональной энергией. Если метафору рассматривать не в контексте речевой деятельности (Дж. Лакофф), а в контексте дискурса, как это предлагает А.А. Кибрик, то важно обратить внимание особенности диалогового режима за использование языка в реальном времени, что называется on-line («on-line» – термин из компьютерной науки, который переводится на русский язык как в интерактивном/диалоговом режиме). К феноменам другого типа, который уже не имеет прямого отношения к функционированию языка в реальном времени, так как он связан с языком как средством хранения и упорядочения информации, в этом случае относят феномен off-line (этот термин обычно переводят в автономном режиме). К феномены второго типа относятся долговременная память, система категорий и категоризация, структуры представления знаний, лексикон и т.д. Теория Дж. Лакоффа отражена во втором типе, т.е. в признании, что человеческая концептуализация носит главным образом метафорический характер, когда имеет место осмысление сложных объектов и явлений человек осуществляет за счет переосмысления базисных понятий человеческого общества – физические, сенсо-моторные, анатомические [93, c. 126-127], что актуально и для нейролингвистики, и для процесса оцифровки знаний.

В настоящее время современная нейролингвистика как научная дисциплина занимается изучением внутренних мозговых процессов, связанных с речевой деятельностью и лежащих в ее основе, т.е. процесс участия   функций в мозговых процессах, связанных с накоплением, хранением, переработкой и использованием знаний [94, с. 133]. Процесс носит бессознательный характер, а его эффективность зависит от способа (структуры) его организации: в качестве перспективного для анализа рассматривается его деятельностный характер. Способ организации, или структура, процесса актуальна и при оцифровке, которой подвергаются все сферы жизни в современном обществе, принимающие форму цифровой трансформации и связанные с формированием цифрового мышления [95, с. 37], а не аналогового, как в случае речевого общения, включая и дискурс, связанный с повседневной жизнью. Процессы бессознательного характера необходимо учитывать, когда имеется в виду организация (структура) и эмпирического гештальта.

Эмпирический (experiential) гештальт представляет собой причинность, а она воспринимается как кластер (совокупность), состоящий из других компонентов. В свою очередь, кластер формирует гештальт – это то целое, которое человек считает более базовым, чем составляющие его части.  Практически гештальт связан с категорией непосредственной каузацией, которая образует существенную часть повседневного функционирования человека в мире – включение или выключение ламп, застегивание и расстегивание рубашек, открывание дверей и т.п. Хотя из этих действий каждое отлично от других, но подавляющая их часть имеет общие черты, являющиеся «прототипическим» («парадигмальным») случаем непосредственной каузиции. Гештальт –это набор совместно реализующихся характеристик, когда он является и совместно реализуемым, и более существенным для опыта человека, чем отдельное проявление характеристик.  Категория причинности возникает по отношению к данному комплексу свойств, которые в опыте человека повторяются постоянно –  наборы характеристик в повседневной жизни. Причинные отношения такого рода могут включать, воздействие на расстояние, воздействие, оказываемое агенсом (от лат. agens действующий) – не человеком, использование промежуточного агенса, проявление двух и или более агенсов, непреднамеренное или неконтролируемое использование моторной программы. В реализующихся в природе в причинных отношениях в качестве агенса и пациенса (от лат. patiens принимающий, терпящий) выступают события; место плана занимают законы физики, а цель и программа моторной деятельности. Успешное функционирование в мире у человека предусматривает распространение категории причинности на совершенно новые области деятельности, что происходит за счет формирования намерений, планирования, выведения следствий и т.п. Категория причинности в силу ее успешности, возникающей из человеческого опыта, применяется людьми к метафорическим концептам [92, с. 105, 106-108]. При этом в успешные действия как процесс входит их темпоральная оценка (измерение), которая на рациональном (словесном) уровне не отражена в силу ее бессознательного характера.

Эмпирические гештальты – это многомерные структурированные целые, которые организуют различные виды опыта в структурированное целое.  В этом случае причинная связь – это непосредственно возникающий концепт (от лат. conceptus схватывание, понятие): в него входят измерения, в терминах которых категорируется опыт, с достаточно очевидной опытной основой – это участники и их части, которые можно контролировать, обращая внимание на особенности лишь проявления линейной последовательности, когда отношения между ними структурируются одним и тем же видом деятельности (объекты), позволяя в связи с этим метафорам   понимать одну область опыта в терминах другой на основе не изолированных концептов, а на основе целой области человеческого опыта, что, с свою очередь, предполагает необходимость выделять «базовую область опыта». Т.е. «базовая область опыта» представляет собой структурированное целое в опыте человека, которое концептуализируется (определить когнитивные признаки) как эмпирический гештальт. Такие гештальты эмпирически базовые, так как именно они характеризуют структурированные целые внутри повторяющегося опыта человека. Они представляют собой внутренне согласованные способы организации опыта в терминах естественных измерений (частей, этапов, причин и т.п.). Области опыта, организованные как гештальты в рамках таких естественных измерений, и есть естественные виды опыта. Они являются естественными видами опыта в силу того, что порождены: особенностями устройства тела человека (аппарата восприятия и моторного аппарата, умственных способностей, эмоций и т.п.); как взаимодействием с материальным окружением (передвижением, взаимодействием с объектами и т.п.), так и взаимодействием с другими людьми в культурном окружении (в рамках социальных, политических, экономических институтов). И, таким образом, «естественные» виды опыта порождены природой человека. При этом некоторые из них могут универсальными, а другие различаться от культуры к культуре [92, с. 115, 117, 148-149]. В связи с этим возникает вопрос об особенностях отношений универсальных эмпирических гештальтов и представленных в тех или иных культурах (фенотип) как порожденных природой (генотип) человека, т.е. уровне их идентичности. Так, например, оригинальные и переводные тексты не являются идентичными: их отличие определяется культурным кодом переводчика.

Теория когнитивной (концептуальной) метафоры (Дж. Лакофф, М. Джонсон) – реакция на порождающую грамматику (генеративная грамматика) американского лингвиста Н. Хомского (1928), ученик и критик которого –  Дж. Лакофф (1941). В частности, Дж. Лакофф и М. Джонсон признают, что по своей природе большая часть обыденной концептуальной системы человека метафорична, а метафоры тем самым структурируют его восприятие, мышление и деятельность [92, с. 25]. И в связи с этим возникает вопрос насколько универсально их проявление, т.е. знание метафор – одновременно и способом признания идентичности? Иными словами, по результатам профессионального отбора работников, с одной стороны, имеются различные уровни их производительности; с другой стороны, по отношению друг к другу они метафорически рассматриваются как мало-/высокопроизводительные на предельном уровне, когда одни не в состоянии (чувство боли) скорость своих действий увеличить, но другим по силам снизить скорость своих действий. Из этого возникает задача определения условий, при которых высокопроизводительный характер труда принимает устойчивый (долговременный) характер, поскольку сам по себе малопроизводительный устанавливается и спонтанно, и в долговременном режиме, что требует определения способа организации (структура) возникновения одного и исключения для спонтанного возникновения другого. И речь, и трудовая деятельность, – виды деятельности как системы, из элементы которой возникают за счет структурной трансформации по правилам интерфейса, т.е. посредника. В компьютерной грамоте «интерфейс» – это состояние совместимости некоторых систем или программ, когда одна система как бы раскрывает свои возможности для взаимодействия с другой системой [96, с. 7]. Т.е., как признает Дж. Лакофф, существует «…ограничение на преобразование структур» [97, с. 313], что не учитывал Н. Хомский. При этом существуют ограничения на структурные трансформации, не только в языке, но и в речевой деятельности, включая их проявление в форме эмпирических гештальтов. Иными словами, универсальные и «окультуренные» совместимыми (идентичными) не являются: то, что проявляется как фенотип (культура), не превосходит по силе своего действия «природу», или генотип. В случае трансформации скорости действий в группе с неоднородными участниками в ее темп есть правила ограничения структурной трансформации.

Первое правило – в однородной по составу участников группе проявляется непосредственная синхронизация (темпоральная диффузия) скорости действий. Второеправило – в неоднородной по составу участников группе проявляется уже опосредованная синхронизация: прежде чем действует первое правило, должно быть снижение/увеличение скорости действий одним участником. Третье правило – опосредованная синхронизация фактом достижения уровня непосредственной синхронизации спонтанно («фазовый переход») группе работников придает форму малопроизводительной. Четвертоеправило: взаимоотношения непосредственной и опосредованной синхронизации регулирует закон «слабого звена», о котором еще в декабре 1917 года писал А.А. Богданов.  В свое время также говорили; зачем России западная модель экономики, если уже есть М.И. Туган-Барановский (1865-1919), защитивший докторскую диссертацию на тему «Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историко-экономическое исследование» (1898), который обращал также внимание и на анализ социальных проблем кооперации [98]. Пятое правило – исключение спонтанного характера малопроизводительного уровня и группы, и хозяйственной жизни обеспечивает выбор профессии (институт образования) как основа, с одной стороны, становления коллективного субъекта при разделении труда в обществе; с другой стороны, в контексте понимания способностей, которое предлагает Б.М. Теплов. Имеется в виду три аспекта понимания способностей у человека: индивидуально-психологические особенности, отличающие одного от другого; способности не общие, а относящиеся к успешности выполнения какой-либо деятельности; способности не сводятся к тем знаниям, умениям и навыкам, которые уже выработаны у данного человека, Т.е. имеются в виду индивидуальные способности человека, которые не сводятся к наличным навыкам, умениям или знаниям, но которые могут объяснить легкость и быстроту приобретения этих знаний и навыков. Под «успешным» выполнением деятельности имеется в виду именно конкретная деятельность, которая требует от человека проявления его «одаренности» – качественно своеобразное сочетание способностей, от которых зависит возможность достижения большего или меньшего успеха в выполнении той или другой деятельности [99, с. 99-100, 103]. По Б.М. Теплову, одаренностью является совокупность задатков, которые составляют природную предпосылку развития способностей. В свою очередь, способности выделяются по проявления, числе которых – наблюдательность, зрительная память, эмоциональная память и эмоциональное и эмоциональное воображение, техническое воображение, а также музыкальный слух и те качества ума, которые составляют успешное выполнение многих видов деятельности [100, с. 231-232]. Иными словами, учителями уже в школе обращается внимание на то, что развивается при жизни человека, включая и воздействия образовательно-воспитательными средствами. Между тем в условиях разделения труда условием его организации становится профессиональный отбор, ориентированный на свойства человека, не изменяющиеся при его жизни, включая внешнее воздействие школы и вуза, т.е. института образования. В задачу института образования в условиях общественного разделения труда как способа массового воздействия на будущих работников как субъектов хозяйственной жизни общества входит формирование образовательно-профессионального вектора –  способ связи индивидуальной и коллективной субъектности.

Сегодня признается: проблема индивидуального субъекта в психологической науке сегодня проработана достаточно полно. Отмечается, что субъект целостен, рефлексивен, способен к самопониманию, обладает знанием о мире и ресурсами в терминах различных видов капитала: социального, человеческого, культурного и др. Проблема коллективного субъекта только становится одной из основных для социальной и организационной психологии, что связано с распространением в последнее десятилетие субъектного подхода в отечественной психологии. И здесь акцентируется внимание на противопоставлении субъекта и объекта (коллектив как субъект и объект управления); противопоставление индивидуального субъекта и субъекта вообще: коллективный субъект рассматривается в гносеологическом и онтологическом смысле; обращается внимание на качество коллектива (группы), ее свойство быть субъектом, которое в разной степени характеризует коллективы;  указывается на определенное качество; представление о коллективном субъекте связано с анализом феномена совместной деятельности, позволяя рассматривать  динамические особенности совместной деятельности, когда признается, что сами по себе особенности организации и взаимодействия индивидуальных субъектов и порождают феномен коллективного субъекта в ходе совместной деятельности. Т.е., с одной стороны, сам коллективный субъект сводится к определенной организации совместной деятельности и осуществляющих ее индивидуальных субъектов; с другой – осуществляется попытка выделить в качестве основания коллективного субъекта совокупности культурно обусловленных моделей деятельности [101, с. 18-20]. При этом в меньшей степени обращается внимание на то, что все культурно обусловленные модели в своем основание имеют их оценку (измерение) в средних величинах, когда однородность (диффузия) достигается за счет снижения уровня производительности: культурно обусловленные модели совместной деятельности производительными не являются, их функция – это ее ритуализация (от лат. ritualis обрядовый), чему содействует метафорический характер их понимания. Шестоеправило: ограничение структурной трансформации (интерфейс) имеют отношение и к процессу взаимосвязи естественного и искусственного интеллекта. В этом случае актуально бессознательное, а не рациональное (словесное). Между тем уже получает развитие, прежде всего в сфере бизнеса, smart-образование, связанное с идеями бизнес-консультанта Дж. Дорана, который в статье «Умный способ постановки целей и задач для менеджеров» (1981) обратил внимание на различие целей и задач, рационально (словесно) определяемых человеком. В наши дни такая составляющая, как «умный» («smart») присоединяется к другим слова, формируя понятия, например, «умный дом». В числе определений имеется в виду, что смарт – это свойство системы или процесса, которое проявляется во взаимодействии с окружающей средой и наделяет систему или процесс способностью к мгновенному реагированию на изменение внешней среды, адаптации к трансформирующимся условиям, самостоятельному развитию и самоконтролю, эффективному достижению результата. Способность взаимодействовать с окружающей средой как ключевое свойство «смарт» может применяться к таким категориям, как город, университет, обучение, общество и многим другим, связанным с информационно-коммуникативными технологиями [102, с. 43, 45]. Важно то, что в названии метода заложены все необходимые критерии, так как SMART – это аббревиатура: Specific – конкретная цель; Measurable – измеримая; Achievable – достижимая; Relevant –актуальная, Time bound – ограниченная во времени. Иными словами, с помощью этого метода не получится ставить долгосрочные цели и личные, и в сфере бизнеса [103]. Здесь возникают и проблемы, на которые обращал внимание Э. Фрейд, имея в виду работу сна, превращающего мысли человека в картинки его сновидения.

 В своей деятельности человек, как правило, опирается для на практический опыт, отраженный в «телесном знании» (Дж. Лакофф), который может измеряться, или оцениваться, в «средних» (значение) величинах и «предельных» (смысл). В свою очередь, «предельные» (удовольствие/страдание) величины – это эмоции, функция которых в определении достоверного (точного) характера реакции на любое для человека внешнего воздействия. Если у искусственного интеллекта нет знания, адекватного «телесному знанию» (страдание/удовольствие), то нет в этом случае и спонтанной, как у естественного интеллекта, на внешнее воздействие. Т.е. в способ обработки информации должен включаться способ (интерфейс), одновременно с решением проверяющий и правильность его решения, чтобы исключить «точку невозврата». Так, летчику необходимо иметь запас горючего для того, чтобы вернуть самолет на аэродром, если маршрут полета выбран неверно. У человека это достигается за счет «фазового перехода» эмоциональных состояний, когда все вызывающее боль стимулирует прекращение действий, а удовольствие – вызывает и его возобновление, и формирование намерения (квазипотребность, К. Левин) создавать условия для того, чтобы способность эмоционально переживать удовольствие приобретала долговременны (устойчивый) характер.  И возникают вопросы, как о механизме становлений эмпирического гештальта не в «средних» (диффузия), а предельных (синхронизация) величинах; так и его эффективности в контексте бессознательного. Так, участники речевой деятельности используют один и тот же язык, но у Ф. де Соссюра само различие между ними, проявляющее в членораздельности речи, устраняется «выравниванием» посредством социальной «кристаллизации» – это процесс, имеющий бессознательный механизм (структуру) организации. Вопрос об основании становления универсальности (выравнивании) участников трудовой деятельности возникает, но, однако, в какой мере решение отвечает интересом человека, снимая проблему высокопроизводительного уровня? В этом случае важны причины становления экономический маржинализм (1870-1880), а они связаны и с творчеством английского логика и экономиста У.С. Джевонса (1835-1882).

Маржиналисты стремились к методологическому очищению экономической   теории от «посторонних» примесей в виде политический и моральных принципов [104, с. 18-19], связанных с творчество А. Смита и его сторонников, включая их представление о том, что труд является потребностью. Так, У.С. Джевонс заметил, что труд сопровождается страданием. И признавал: истинную экономическую теорию можно получить лишь возвратясь к мотивам, побуждающим человека действовать, – чувствам удовольствия и страдания, сопровождающие обычные желания человека и удовлетворение этих желаний целесообразной трудовой деятельностью. Чувства удовольствия и страдания меняются по интенсивности и продолжительности [36, с. 67-68].  Иными словами, труд как страдание – это то, что является универсальным, а культура определяет меру, в рамках которой может применяться в производстве труд, вызывающий страдание работника, имея в виду способ организации профессиональной деятельности. Универсальным является и процесс профессионального выгорания, если занят трудом, процесс осуществления которого не доставляет ему удовольствия. Универсально и то, что чувства человека – это основание мало-/высокопроизводительного коллективного труда в различных формах совместно работы и способах (структура) организации.  Иными словами, определение того, что представляет собой гештальт, если имеет в виду «средние», а не «предельные» (удовольствие/страдание) основания. При оценивании (измерении) активности человека в статической/динамической форме – это вопрос о сущности времени и формах его проявления, к решению которого обращались еще Платон и Аристотель, его ученик.

Платон, признавая существование удовольствия/страдания, замечает: внутри   того что однородно движения быть не может. Иными словами, удовольствие и страдание – это способность от «природы» (генотип) переживать воздействие внешней среды, включая и такую ее форму, как коллективное взаимодействие. И способность в том смысле, что человек одновременно переживает удовольствие во взаимодействии с одним человеком (людьми) и страдание – с другим. Имеет место своего рода социальная суперпозиция (наложение), или сложная функция. Только, в отличии от квантовой физики, при одна из способностей не самоуничтожается (схлопывается), а «переключается». Способности переживать в зависимости от ситуации взаимодействия удовольствие/страдание –  это основание «колебания» эмоционального содержания отношений коллективного взаимодействия, когда и возникает намерение (задача) создать условия, когда нет страдания, а удовольствие   принимает устойчивую (долговременную) форму, как «квазипотребность», по К. Левину. В случае Аристотеля имеется в виду выбор «среднего», или добродетели. При этом процесс рационального выбора решения касается способов убеждения, а способ убеждение есть некоторого рода доказательство: человек тогда всего более в чем-либо убеждается, когда ему представляется, что что-либо доказано [22, с. 17]. В силу того, что в этом случае имеет значение контекст, то, по Р. Рорти, возможно использование правил языковой игры, «…как делал Аристотель в своих работах по этике» с использованием «переописания» жизненных ситуаций.  Сами жизненные ситуации, если вербально переописать, то «…можно сделать плохим или хорошим, интересным или скучным в зависимости от изменения контекста, от переописания» [67, с. 104, 109, 151], так как в этом случае не учитывается их темпоральный аспект. Совсем неслучайно Дж. Лакофф выделяет категории, которые определяются через метафоры, так как они недостаточно четко определены на собственной основе, чтобы обеспечить человеку достижение целей в его повседневной жизни, – это    любовь, время, идей, понимание, споры, счастье, здоровье, контроль, статус и    MORALITY/МОРАЛЬ [92, с. 149]. Однако и в этом случае имеет место ориентация на статику (ценность), а, по Ф. де Соссюру, на означаемое (значение), однако не и на означающее (смысл) т.е. темпорально-динамический аспект: они совпадают, или «сливаются», на уровне динамики (А.Н. Веракса), но не статики (ценности).

В гештальте определенные категории определяются уже не изолированно, а на основе той роли, которую они в естественных видах опытного восприятия [92, с. 155], в котором существенную роль играет «телесное знание», что определяет в пространстве жизни человека и роль такого фактора, как время, включая и время настоящее.  Так, социологи признают, что настоящегоне существует, поскольку социальные процессы имеют длительность и в каждый воспринимаемый момент непрерывно переходят из прошлого в будущее; они уже в прошлом, или больше уже не в будущем [91, с. 70]. Экономисты считают, что ньютоновская концепция времени является узкой: в ее рамках время считается однородным, непрерывным (континуальным) и каузально нейтральным [97, с. 90]. В теориях информационного общества вводится понятие «вневременного времени» (М. Кастельс), связанное с идей о «сжатии времени – пространств» в современном мире [98, с. 144]. В целом, признается, что по-разному понимается природное время, например, социологами и естественными науками: социологи по-прежнему понимают его в духе Декарта и Ньютона как абсолютное и неизменное, тогда как для современных естественных наук оно является ритмическим и подверженным изменениям [99, с. 361]. К этому имеет отношение то, как понимали время Аристотель и Платон.

Аристотель признает, что один только Платон порождает время: он говорит что оно возникло вместе с Вселенной; …невозможно, чтобы время существовало и мыслилось без «теперь», а «теперь есть какая-то середина, включающая в себя одновременно и начало, и конец – начало будущего времени и конец прошедшего, то необходимо, чтобы время существовало вечно; крайний предел последнего взятого времени будет находиться в одном из «теперь», так как во времени ничего нельзя взять помимо «теперь» [105, с. 448-449]. В диалоге «Теэтет» Платон имеет в виду, что, когда принимаются законы, полезные для древнегреческого города, то важно поставить вопрос обо всем виде, к которому относится полезное, а к нему относится и полезное на будущее время. Законы устанавливаются, чтобы они были полезными в последующие времена, что можно назвать «будущее» [106, с. 234]. В диалоге «Тимей» Платон обращает внимание на то, что всякое противное природе воздействие, оказываемое с большой силой, болезненно, в то время как полное возвращение к естественному состоянию приятно [26, с. 470]. Ксенофонт, ученик Сократа, который рассматривается как первый теоретик по проблемам труда [107, с. 122], отмечает: Сократ обращал внимание на тех, кто считал себя даровитым от природ. Другие также признавали наличие у них хороших способностей, признаки которых – быстрое усвоение человеком предмета, который занимал, запоминание выученного и интерес ко всем знаниям, которые помогают хорошо вести домашнее хозяйство, управлять государством, что и является полезны для всякой профессии, а для древнего грека – это земледелие, общественная деятельность, хозяйство и военное дело [20, c. 114, 260].  И не случайно Сократ всем, кто к нему обращался за советом при выборе работы, как в разговоре с Евфером, говорил, что надо браться за дело, которое по силам; а которое не по силам, того надо избегать. И призывал, следуя надписи на фронтоне Дельфийского храма, – «Познай самого себя»! Кто знает себя, тот знает не только свое имя. Кто знает себя, тот ясно понимает, что может и чего он не может. Занимаясь тем, что знает, удовлетворяет свои нужды и живет счастливо.  Благодаря успехам в делах, достигает славы и почета. Напротив, кто не знает себя, не умеет выбрать себе занятие, терпит во всем, за что он ни возьмется, неудачу, подвергается наказанию и штрафу. Но также он получает дурную репутацию за это, попадает в смешное положение и живет в презрении и бесчестии [20, c. 69, 122-123]. Иными словами, следую выводам Платона, можно выделить две пересекающие линии, идентифицирующие – будущее время (вертикальная линия) и настоящее время (горизонтальная линия), которые, если они пересекаются, то образуется угол, из которого берет начало биссектриса (от лат. bi двойное, и sectio разрезание), т.е. линия Сократа (работа по силам/не по силам). Используя слово-подсказку учителя математики, можно сказать, что биссектриса – это крыса, которая бегает по углам и делит углы пополам. И сам бег крысы, и действия человека – эта энергия организма, которая делится пополам, принимая форму биологической (организм) и психологической (взаимодействие): в зависимости от ситуации, включая состав ее участников, они «переключаются» и в зависимости от отношений «по силам–не по силам» (Сократ) принимают форму коллективной деятельности как мало-/высокопроизводительного. В связи с этим и возникает задача – это «поймать крысу», т.е.  установить фактор, формирующий коллективную деятельность, как малопроизводительную в настоящем и будущем времени. Иными словами, уровень производительности коллектива является его реакцией на состав участников.  В связи с этим оценка результатов коллективной реакции на внешнее воздействие, включая реакцию участников совместной работы, возможна в контексте общего прогноза –  тенденции, которые Ф.А. Хайек (1899-1992) назвал структурными приисканиями [pattern predictions]. Они всегда носят, с одной стороны, качественный и теоретический характер [108, с. 20]; с другой – они являют собой надиндивидуальные (patterns) схемы [109, с. 29].  Надиндивидуальный метафорически рассматриваться как коллективный, или схема, т.е. это –  способ, а используя слова Ж. Делеза, его «сборки».

Слово «надиндивидуальный» обычно понимается шире, чем индивидуальный, т.е. выходящий за его пределы, – общественный. Также соотносят его и со словом популяция (от лат. populatio население), выделяя и социальный аспект, и также биологический, т.е. биологическая популяция (организмы одного вида, длительное время обитающая на определенной территории), когда в условия воспроизводство входит и биологический отбор. Таким отбором для населения, живущего на той или иной территории и сохраняющей за собой такого рода возможность, и является ее эффективная производительность. Сократ имеет в виду индивидуальные свойства, проявляющиеся в скорости действий (производительности) человека, который признает себя «одаренным» от природы. И в связи с этим совет Сократа выбирать работу по силам – это своего рода индивидуальная профессиональная ориентация. На необходимость ее коллективного характера, обращает внимание только лишь английский экономист У.С. Джевонс (1835-1882), уточняющий вывод А. Смита о зависимости способностей человека от среды и воспитания и ошибочный вывод Д. Рикардо о равенстве способностей работников. Так, признается, что способности человека не только бесконечно разнообразны, так что как способности человека могут меняться в зависимости от того, какой предмет он производит, так и любые два человека могут проявлять различные способности относительно производства одного и того же предмета [39, c. 73]. И затем английский экономист А. Маршалл (1842-1924) заметил: часть дохода, которой работник обязан своим природным способностям, это ему подарок судьбы, имеющий в абстрактном представлении определенное сходство с такими дарами природы, как плодородие земли [43, с. 620]. Иными словами, следуя закону «слабого звена» (А.А. Богданов), согласно которому скорость эскадры определяется тихоходны кораблем, можно сказать в форме метафоры: есть и «средняя» скорость (производительность) тихоходного и «средняя» скорость (производительность) быстроходного корабля, а разница между ними – это уже уровень предельной производительности, т.е. дохода, как подарка (рента) «природы», если работник знает о способе ее получения. Для того, чтобы увеличить скорость эскадры, необходимо заменить (ресурсы) тихоходные корабли на быстроходные. Для того, чтобы хозяйственная жизнь получила ренту бесплатно и использовала для своего развития как внутренний инвестиционный ресурс, необходима и адекватная возможности модель образования (массовость).

Представление об эмпирических гештальтах «среднего», а не «предельного» уровня, такую возможность не принимает во внимание. И отчасти потому, что сама теория когнитивной (концептуальной) метафоры (Дж. Лакофф, М. Джонсон) – это реакция на порождающую грамматику (генеративная грамматика) американского лингвиста Н. Хомского (1928), ученик и критик которого –  Дж. Лакофф (1941).

Учитель Дж. Лакоффа, американский лингвист Н. Хомский (1928), известен своей ориентацией при использовании языка на грамматическую правильность, или правила, используя тем самым рациональный подход к языку [110], который имеет отношение к идее различать «компетенцию» и «компетентности». Уже затем эта идея вышла за рамки лингвистических процессов и оказала влияние, например, на становление компетентностного подхода к образованию. Во многом это с тем связано, что английские слова «competence» и «competency» определяются как синонимы и переводятся в двойном значении: «компетентность» и «компетенция». Н. Хомский термин «компетенция» употребил в контексте психолингвистических исследований в 1965 году и семантически противопоставил его термину «языковая активность», когда раскрывалась разница знания «говорящего-слушающего» о языке и применение языка в практике общения и деятельности человека. Иными словами, разработана дихотомия competence/performance. Языковая компетенция (competence) – языковая способность полного знания о родном языке, позволяющая «идеальному говорящему-слушающему» судить о правильности и осмысленности высказываний. Языковая активность (performance) – это использование языковых знаний в конкретных ситуациях общения и деятельности. «Языковая компетенция» имеет в виду возможность носителей языка не просто структурировать то или иное число языковых высказываний, но структурировать эти высказывания, опираясь на заданные «правила грамматики». Отечественных психологов эта позиция не стала устраивать в силу того, что, в сущности, она сводит психологические процессы к реализации в речи языковых структур, поэтому считалась, что она принципиально «антипсихологична».  И в 60-х годах термин «компетенция» стал использоваться в Америке в педагогическом аспекте, когда уже начала формировалась ориентация на компетентностноеобразование, цель которого готовить таких специалистов, которые способны успешно конкурировать на рынке труда. Так как «компетенции учащихся» стали сводиться к простым практическим навыкам именно в традициях бихевиоризма, подход был подвергнут критике: компетенции недостаточны для развития творчества и индивидуальности учащихся. В начале 1970-х годов было предложено различать два понятия – компетентность и компетенция.  И тогда в этом случае компетентность стала рассматриваться как личностная категория, а компетенции превратились в единицы учебной программы, составив тем самым «анатомию» компетентности. Вместе с тем в российском образовании до сих пор не существует целостного представления о том, набор каких именно компетенций составляет в своей совокупности профессиональную компетентность того или иного специалиста [111, с. 266-267, 269]. Можно сделать вывод: компетентность как личностная категория оказалась связанной с волевой активностью, когда в акте выбора или воли представлена оценка сравнительных количеств чувств [39, с. 71] человека без разделения эмоций на базовые (триггеры) и надбазовые, или когнитивные, как без измерения (оценки) уровней их взаимовлияния.  Кроме того, способность быть конкурентным на рынке труда, с одной стороны, имеет в виду производительность; с другой –  ориентирована только на индивидуального, а не коллективного субъекта способ организации коллективной производительности.

Индивидуальную производительность можно на уровне метафоры связать как с проявлением у человека усердия, добросовестности, волевой активности, так и его способности достигать уровня компетентности (не имея четкого определения). На уровне коллективной производительности важно иное, а именно: отношения друг с другом независимой (инвариант) и зависимой (коллектив) переменных. Т.е. совместная работа членов группы целостна, что характеризуется ее темпом, а он достигается посредство интеграции индивидуальной скорости действий. К этому процессу имеет отношение принцип синхронизации, отражающий проявление закона «слабого звена» (А.А. Богданов), который спонтанно обеспечивает темпу совместной работы малопроизводительный характер –действие при формировании темпам инерционной (от лат. inertia бездеятельность) структуры, или однородность. Здесь темп работы самой группы – синоним уровней ее производительности, так как суть производительности труда предельно проста – это результат, деленный на количество времени, в течении которого он получен [112, с. 49]. К измерению (оценке) результатов коллективной производительности на микро-/макроуровне (фирма/хозяйственная жизнь общества) имеет отношение действия универсального принципа – такое фундаментальное свойство реальных явлений, как самоподобие, когда мелкомасштабные структуры повторяют форму крупномасштабных [113 с. 174], что имел в виду и Ф. де Соссюр на примере социальной «кристаллизации». И Н. Хомский, разделяя competence/performance, как у Ф. де Соссюра – язык и речь, не вышел за границы разработки рационального подхода к языку, что и вызвало критику его лингвистических идей.

Н. Хомский находился в ситуации влияния американского структурализма, основа которого – бихевиористская психология, начало которой было положено в гарвардской школе 1930-х. Бихевиоризм считал, что у психологов и лингвистов нет доступа к объективным данным об интеллектуальной деятельности, кроме наблюдения за стимулами и реакциями животного или человека – спонтанными или производимыми в лабораторных условиях. Т.е. поведение человека, по крайней мере в той его части, которая подается научному изучению, определяется только влиянием среды и историей «усилений» (reinforcement) – наличия или отсутствия наград/наказаний за предыдущее поведение. Например, у ребенка, который быстро овладевает языком, речевое поведение не зависит от внешнего стимула, причем говорящий произносит и понимает языковые конструкции, которым его никто не учил произносить или понимать. В центре философии языка Н. Хомского занимает место «стимул», т.е. речь, которую слышат дети, еще не содержит достаточной информации для усвоения сложного механизма, каким является язык. Т.е. язык не может быть усвоен без воздействия врожденного механизма, который запускает и направляет сам процесс усвоения, – как рост растения невозможен без генетически заложенной программы. В отношении языка позиция Н. Хомского заключается в том, что способность к усвоению языка представляет особый когнитивный модуль, предназначенный для решения этой задачи и ни для какой другой, во-первых, и что, во-вторых, языковая способность может быть описана на языке математической модели – формальной грамматики, что отвергается оппонентами. Так, в частности, лингвистами отмечалось, что   в сферу трансформационной грамматики не входят реальные речевые процессы;  грамматика не может быть и конструктом лингвиста, относящимся к описанию систем абстрактных правил, если существуют до речи, и знанием говорящего, его свойством или атрибутом, т.е. одновременно; язык влияет на речь не как целостная структура, а фрагментарно, отдельными строевыми элементами, а они и отбираются сообразно потребностям сообщения, и получают в речи специфическое для данного текста построение, или особое [114, с. 4, 12, 13]. Также в   организации участвуют механизмы (структуру), которые и придают тексту целостное, т.е. смысловое, содержание, отражающееся «речевом сознании» (дискурс), что собственно и имел в виду Ф. де Соссюр, различая язык (субъект) и речь (агент).  Предложенная Ф. де Соссюром речевая деятельность соотносится с человеком-субъектом, что не вязано со способностью к намеренным действия, т.е. к трансформации в человека-агента, проявляющем себя в режиме дискурса. Само понятие «дискурс» ввел бельгийский лингвист Э. Бюиссенс (1900-200) в статье «Языки и дискурс. Опыт функциональной лингвистики с позиции семиологии» (1943), после его знакомства с «Курсом общей лингвистики» Ф. де Соссюра [115, с. 13]. Э. Бюиссенс признавал, что французские грамматики не были благосклонны никогда к самому существительному речь (parole), зачастую предпочитая слово дискурс (discours) как части речи: он предложил ввести понятие как средний термин в оппозиции «язык – речь». Термин язык закрепился в научном обороте, когда Ф. де Соссюр употребил его для обозначения системы, которая и управляет речью, т.е. набора более/менее соблюдаемых правил. Лингвистическую систему постигают в коммуникативном акте, который и является лингвистическим фактом. Кому придет в голову учить грамматике младенца, когда он и говорить еще не умеет? Ребенок сначала знакомится с нашей речью, учится распознавать в ней те функциональные элементы, с помощью которых общаются, одним словом, – это дискурс. Сравнивая дискурсы, ребенок обнаруживает, что речь состоят из знаков, а они подчинены некоторой системе.  Лингвистика при изучении дискурса, поэтому и стремится установить правила, регулирующие его использование, т.е. язык. И функциональное единство изучаемого слова реализуется в уме уже через процесс абстракции, что подобно тому, как именно внелингвистические факты позволяют, например, человеку выделять среди разных конкретных волков конкретного волка [116, с. 213-215]. Отличную от Н. Хомского позицию занял и П. Хоппер, отвечая на вопрос, что представляет собой речь человека в повседневной жизни, когда в речевом общении ее участники и думают, и говорятодновременно.

Американский лингвист П. Хоппер (1939) создал свою теорию эмерджентной грамматики исходя именно из работ Н. Хомского, но развивал в противоположном направлении от элементарных структур синтаксиса к морфологии, когда именно эта структуризация представляет собой нечто динамичное и гибкое, подверженное компромиссам относительно правил, которые сформированы элементами самой этой структуры.  Эмерджентность предстает как объединяющее свойство языка и сознания [118, с. 22-23], связанное с механизмом дискурсной грамматикализации. В этом случае имеется в виду отношения между речевым дискурсом (от лат. discourse разговор, бегание взад-перед) и языковой грамматикализацией. В языке грамматикализация   – это процесс превращения неграмматической единицы языка в грамматическую, развития у языковой единицы большего числа грамматических свойств. Так, в русском языке древняя форма причастия глагола «идти» («шьды) превратилась в суффикс – жды в наречиях типа «дважды», «трижды», тогда как вспомогательный глагол «быть» в форме прошлого времени стал неизменным показателем сослагательного наклонения «бы». В основе процесса этого процесса грамматикализации лежат семантические изменения, следствием которых, как правило, оказываются изменения на других уровнях – фонетические, морфологические, синтаксические [119]. Сам термин «грамматикализация» был впервые использован в начале ХХ века в одной из работ А. Мейе (1866-1936), он говорил о двух формах процесса создания грамматических форм: один из них – это возникновение новой формы по аналогии с другими уже существующими; другой процесс – переход самостоятельного слова на роль грамматического элемента, приводя к появлению в языке принципиально новых грамматических показателей, не существовавших ранее, и для обозначения данного процесса А. Мейе использует слово «грамматикализация». Также грамматикализацию А. Майе понимает и как процесс приобретения грамматического статуса словом, бывшим автономным до этого. С начала 1990-х гг. поток научной литературы по проблемам грамматикализации увеличился в геометрической прогресс, поскольку раньше это явление на представляло теоретической значимости. В рамках изучения грамматикализации представлены и труды американский лингвистов П. Хоппера и Э. Траугот. Если П. Хоппер обсуждает дискурсивную природу грамматических явлений, то работы Э. Траугот посвящены прежде всего семантическим и прагматическим изменениям в ходе грамматикализации.  «Грамматикализация» (1993) опубликована в серии кембриджских учебных пособий и стала первым «популярным» введением в «теорию грамматикализации» [120, с. 24, 28]. Сам термин «эмерджентный» взят из эссе культурного антрополога Дж. Клиффорда, а он перенес его из исходного контекста «культуры» в контекст «грамматики». Дж. Клиффорд признает, что «культура временна, эмерджентна и спорна». То же самое верно и в отношении грамматики, которую, как и саму речь, следует рассматривать как социальное явление реального времени и, следовательно, временное. Понятие «эмерджентной грамматики» предполагает, что структура, или регулярность, и возникает из дискурса, и формируется им в той же степени, в какой сам дискурс формируется в ходе продолжающегося процесса. Грамматику, следовательно, не следует считать предпосылкой дискурса и предварительное владение, которое тем самым приписывается в идентичной форме как говорящему, так и слушающему. Ее формы не являются фиксированными шаблонами, а могут обсуждать при личном взаимодействии, чтобы отражать прошлый опыт отдельных говорящих, включая их собеседников, чей опыт и оценки могут быть и являются противоречивыми. Термин «Эмерджентная грамматика» указывает на грамматику, которая всегда лишь закреплена в конкретной форме высказывания, когда она не сформирована и не представлена абстрактно, а в дискурсе существуют повторы. И задача лингвиста состоит в том, чтобы изучить спектр повторов в дискурсе, отыскивая в нем такие закономерности, которые обещают интерес в качестве зарождающихся подсистем [121]. Повтор в дискурсе, или диалогический повтор представляет собой реакцию на речевые действия участников (коммуникантов) и способен передавать широкий круг коммуникативных намерений, каждое из которых прямо/косвенно указывает на отношение слушающего к реплике говорящего. В отличие от языковых единиц, направленных на передачу фактуальной информации, диалогический повтор несет в себе коммуникативно-организующую информацию, которая раскрывает позицию   говорящего и слушающего, их интенции и целеустановки [122, с. 178]. Иными словами, не язык и его правила оказывают влияние на становления дискурса, а, напротив, дискурс оказывает влияние на язык, так как в дискурсе используются и транзитивные (от лат. transitus прохождение) глаголы, или переходные. Почти все глаголы, которые относятся к слуховому восприятию, становятся переходными (транзитивными), как только их внутренне дополнение преобразуется в обстоятельство образа действия, например, белить = делать (что?) белым [123, с. 110]. Т.е. переходными (транзитивными) являются глаголы, которое направляется на предмет, изменяет или производит этот предмет – объект действия, например, проверить работы, укоротить платье, вырыть яму [124]. Если переходные глаголы связаны с речевым действием и взаимодействием (дискурс), тогда и в структуре глаголов представлены эмоциональные переменные, с одной стороны, который не только связаны с целостностью (инварианты) речевого дискурса, но и зависящие от состава участников, формируя динамику темпа речевого взаимодействия. И, с другой стороны, так как в дискурсе его участники одновременно и говорят, и думают (П. Хоппер), то так важен внутренний механизм проявления дискурсной прагматикализации.

Итак, П. Хоппер отразил неудовлетворенность в зарубежном языкознании именно генеративной лингвистикой (Н. Хомский), которая возникает в конце 70-х – начале 80-х годов. Параллельно с терминологическим сочетанием «грамматика текста» стало активно применяться наименование «грамматика дискурса», когда П. Хоппер и другие лингвисты стали искать объяснение грамматических феноменов в анализе дискурсивных практик. Признавалось, что грамматическая форма должна быть мотивирована реальным дискурсивным функционированием, а термин «дискурс» стал акцентировать интердисциплинарный подход к тексту как инструменту и продукту познавательно-коммуникативной деятельности.